Внимание! Сайт использует cookie-файлы. Продолжая работать с сайтом, вы соглашаетесь на условия работы с cookie.
rss

Сретенский сон с широко открытыми глазами Платон — философ, едва избежавший участи раба Истина или точка зрения? Who is mister Reagan? Чем темнее храм, тем больше в нем света


Статьи, видео - Крах самодержавия. Часть 1»




Начало Первой мировой войны было встречено небывалым патриотическим подъемом: царскому правительству обществом и народом был выдан огромный кредит доверия, который, однако, оказался растрачен весьма быстро. Уже через два с половиной года практически все общество отвернулось от императора, а народ не выступил в его поддержку.

практически все общество отвернулось от императора, а народ не выступил вего поддержку
Об экономических, военных, социальных и политических причинах Февральской революции существует объемная историография, которую нет смысла пересказывать в данном докладе. Важнее обратить внимание на символическое (идеологическое) пространство российского общества, в котором как раз и происходит борьба (и закрепление) интерпретаций текущих событий.

Императорская власть не смогла предложить и актуализировать ту концептуальную картину мира и те смыслы, которые бы задали такие рамки интерпретации происходящего, которые убедили бы широкую общественность в необходимости сохранения сложившегося порядка вещей (по крайней мере, политической системы). На это должна быть направлена идеологическая политика (в идеале сопровождающаяся эффективным институциональным контролем над публичной сферой), которая в военные годы нераздельно связана с пропагандой (мобилизация населения и создание устойчивых смыслов ведения войны).

Стоит указать всего на пять групп ошибок в области направленной на закрепление определенной картины мира идеологической политики, которые способствовали потере доверия к правительству и подрыву легитимности императорской власти. Конечно, процесс делегитимации начался еще ранее, однако именно в годы Первой мировой он значительно ускорился.

Свойственное же российской политической культуре конспирологическое восприятие политики (приписывание неудач действиям внутренних предателей3, ориентация на поиск врага, а также персонализация власти) снижало эффективность действий власти в этом направлении и усугубляло просчеты. Все эти просчеты связаны с интерпретацией наиболее важных аспектов социально-политических процессов того времени: внешняя политика, ход боевых действий, образ врага, последствия войны и образ императора. Постараемся кратко рассмотреть их.

Во-первых, хотя официально провозглашалось, что Россия является ключевым участником войны и ведет борьбу исключительно за собственные интересы, пропаганда и печать военного времени немало внимания уделяли действиям союзников, а также идеям общеславянского единства. Причем основным было перенесение повседневных идеалов дружбы на внешнеполитическую реальность (концептуальная метафора государство есть человек, определившая другую метафору союзники есть друзья, а славяне есть братья)4, которая объективно строится на иных принципах.

Расхождение между идеалом и реальностью спровоцировало недоверчивое и во многом враждебное отношение к англо-французским союзникам, которых стали обвинять в предательстве. Отсутствие успехов на Западном фронте, его кажущаяся пассивность давали почву для подобных настроений. Так, провальная операция в Восточной Пруссии нередко преподносилась как «набег», осуществленный для оказания помощи союзникам: «Набег этот был вызван желанием отвлечь часть немецких войск с французского фронта и облегчить нашим верным союзникам борьбу с немцами… Этот замысел блестяще удался».

Как вспоминал эмигрант К. Семчевский: «Мы, бывшие в Восточной Пруссии в Первой армии Ренненкампфа, знали о неудаче, постигшей армию Самсонова, но о размерах ее узнали лишь позже. Знали мы, что поспешное вторжение в Восточную Пруссию не закончивших мобилизацию частей было необходимо из-за катастрофы на французском фронте. Никакого упадка духа в нашей первой армии это не вызывало»6. Однако в результате, безусловно, все ожидали подобной — жертвенной — взаимности в том же 1915 г. Подобное отношение было выражено в дневниках французского посла в России М. Палеолога (запись от 28 февраля 1916 г.): «В течение последних месяцев у русских замечается стремление преуменьшать значение военного содействия Франции. Несмотря на все наши усилия, путем газет, докладов и кинематографических лент, доказать интенсивность борьбы на Западном фронте, здесь ее недооценивают».

Подобная концептуализация внешней политики в терминах метафоры межличностных отношений дискредитировала внешнюю политику. Как справедливо писал генерал Н.Н. Головин, «в толще армии и в глубинах народа широко всходила мысль, что будто бы война нам была ловко навязана союзниками, желавшими руками России ослабить Германию.

Мне часто приходилось слышать начиная с зимы 1915–1916 гг. циркулировавшую среди солдатской массы фразу: “Союзники решили вести войну до последней капли крови русского солдата”»8. Печальная судьба постигла и идеологию общеславянского единства: вероятно, она, прежде всего, предназначалась для мобилизации славян — подданных Австро-Венгрии, однако внутри России она вызвала серьезные разногласия ввиду польского вопроса и весьма неровных отношений с Сербией. Окончательный же удар по этой идее был нанесен осенью 1915 г., когда Болгария выступила на стороне Германии.

Во-вторых, необходимо остановиться на образе врага. В 1914–1916 гг. немцы представлялись в качестве смертельных врагов русских. Ключевым стал посыл, будто германцы, первыми напав на Россию, угрожают ее существованию как государства, что с точки зрения пропаганды оказалось эффективным шагом (ибо повышало значимость войны). Одновременно создавался образ России как «Святой Руси», истинно христианского государства, которое не могло проиграть уже ввиду своего морального превосходства над «бездушным» противником.

Однако первые поражения показали, что созданный идеал расходится с реальной практикой: «Святая Русь» проигрывает «приспешникам сатаны» (если говорить в религиозных метафорах того времени). Появилась необходимость в адекватных объяснениях неудач. Ответ был найден в раскручивании германофобии и шпиономании, а также в поиске внутренних предателей (поскольку отказ от завышенной самооценки был невозможен). Таким образом, ненависть к немцам «внешним» перекинулась на «внутренних»: предателя стали видеть в любом носителе немецкой фамилии. Примордиалистское восприятие этнической принадлежности (в рамках концептуальной метафоры этничность есть естественное свойство человека) сыграло отрицательную роль. Типичный образчик мышления того времени демонстрирует монархист Л.А. Тихомиров: «А мы, т.е. Россия, вдобавок переполнены немцами в правительственных сферах, армии, во всех функциях страны. Кто из этих немцев не изменник, если не явный, то в глубине души?».

Логика в раскручивании германофобских настроений все же была, поскольку носители архаичного сознания легче всего воспринимают объяснения неудач, которые указывают на действия неких «тайных враждебных сил». Более того, для некоторых кругов шпиономания стала эффективным инструментом борьбы с соперниками как в политике, так и в экономике10, однако в реальности оказалось, что сами властные круги в глазах общества и народа превратились в этих «внутренних врагов».

Германофобия и шпиономания, стимулируемые ростом этнического национализма, дискредитировали многих представителей офицерского корпуса и царского правительства, носивших немецкие фамилии. Показная русификация (обер-прокурор Синода Саблер стал Десятковским; министр внутренних дел Штюрмер взял материнскую фамилию Панин) не решила проблему. Начатые же в 1915 г. судебные процессы об измене полковника Мясоедова и военного министра Сухомлинова (с вынесением смертного приговора первому) лишь подтвердили слухи о предателях в верхах11. Недоумение по этому поводу ярко высказал английский министр иностранных дел Э. Грей: «Но и храброе у вас правительство, раз оно решается во время войны судить за измену военного министра».

К тому же общественное мнение не обошло вниманием и тот факт, что сама императрица Александра Федоровна была немецкой принцессой. Ее обвинили в предательстве (хотя сама она считала себя англичанкой и недолюбливала Германию). А летом 1915 г. после принятия Николаем II поста Верховного Главнокомандующего по Москве пополз слух, что император специально идет на фронт с наследником, чтобы сдаться в плен и заключить сепаратный мир13.

Князь В.А. Друцкий-Соколинский, минский губернатор, приезжавший в Петроград в конце 1916 г., писал в мемуарах: «Помню, что, будучи у П.П. Стремоухова, моего старого знакомого и друга, я спросил его о настроениях “сфер”, о настроении общества и настроении вообще. Мне было отвечено с указанием на портрет Императрицы Александры Федоровны “Эта дрянь нас всех погубит!”. С грустью я должен был ответить, что и в провинции в этом отношении нельзя услышать другое мнение».

Ситуация же с Распутиным лишь усугубляла положение. Слухи, ходившие о нем и об императорской чете, подрывали доверие к монархии в целом15. В общественном и народном сознании вырисовывалась картина, что императрица ловко манипулирует императором, а она, в свою очередь, находится под влиянием тобольского старца. Неудивительно, что 3 февраля 1917 г. рабочие Путиловского завода кричали: «Долой самодержавную власть, так как государь не знает, кто правит страной и ее продает…».

Окончание следует

-----------------------------------------------------------------------
Автор: Константин Пахалюк
* - http://www.istpravda.ru/research/11276/


19.03.2024




ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU facebook twitter rss